Анализ поэмы «Шильонский узник. Анализ поэмы «Шильонский узник Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

В сентябре 1821 г., путешествуя по Европе, Жуковский посещает Шильонский замок, крепость, построенную на скале. В тюремной камере, где долгие шесть лет томился герой поэмы Байрона, «Шильонский узник», Жуковский нашел надписи Байрона и Шелли, вырезанные на колонне, и рядом поставил свою. И посещение крепости, и поэзия Байрона вдохновили Жуковского на собственный перевод.

Франсуа де Боннивар - лицо историческое. Человек твердый, решительный, веротерпимый, независимый в своих убеждениях, он сыграл заметную роль в борьбе женевцев против герцога Савойского. По приказу последнего он в 1530 г. был заключен в Шильонский замок, где провел шесть лет. После освобождения он получил звание Женевского гражданина. Человек эрудированный, обладающий обширными знаниями в области истории и богословия, он собрал большую библиотеку и завещал ее городу, как и свое состояние.

Когда Байрон создавал свою поэму, он не знал этих фактов, иначе, писал он, - «я постарался бы воздать должную хвалу мужеству и доблестям Боннивара».

В поэме Байрона и переводе Жуковского - трагедия сильной активной, одаренной личности, находящейся в неволе, бездеятельное существование, выживание в невыносимых условиях составляют содержание поэмы:

Взгляните на меня: я сед;

Но не от хилости и лет;

Не страх внезапный в ночь одну

До срока дал мне седину.

Я сгорблен; лоб наморщлен мой,

Но не труды, не хлад, не зной -

Тюрьма разрушила меня.

Желая усугубить нравственные мучения героя, Байрон, а вслед за ним и Жуковский, заключают в ту же тюрьму двух братьев Боннивара (чего не было в действительности):

Цепями теми были мы,

К колонам тем пригвождены,

Хоть вместе, но разлучены,

Мы шагу не могли ступить;

В глаза друг друга различить

Нам бледный мрак тюрьмы мешал:

Он нам лицо чужое дал -

И брат стал брату незнаком.

Постепенно слабеют физические и умственные способности, и человек становится частью своей камеры, цепочкой той цепи, к которой он прикован:

Но скоро то же и одно

Во мгле тюрьмы истощено…

Свободой был бы смертный час.

Жуковского в поэме Байрона в первую очередь привлекала тема братской преданности и любви: герой с трудом переносит гибель близких - умирает старший из братьев, охотник, привыкший к свободному воздуху гор:

И гроб тюрьма ему была,

Неволи сила не снесла.

Затем умирает младший брат, любимец отца:

Он гас, столь кротко-молчалив,

Столь безнадежно-терпелив,

Столь грустно-томен, нежно-тих,

Без слез, лишь помня о своих

И обо мне…

Узник прислушивается к дыханию брата, зовет его - отклика нет:

Я цепь отчаянно рванул

И вырвал… к брату - брата нет!

Он на столбе, как вешний цвет,

Убитый хладом, предо мной

Висел с поникшей головой.

Я руку тихую поднял:

Я чувствовал, как исчезал

В ней след последней теплоты…

И, мнилось, были отняты

Все силы у души моей…

После смерти братьев героя охватило чувство душевного одиночества, полное безразличие к своей судьбе и собственной жизни:

Но что потом сбылось со мной -

Не помню. Свет казался тьмой,

Тьма - светом; воздух исчезал;

В оцепенении стоял,

Без памяти, без бытия,

Меж камней хладным камнем я….

Вера запрещает герою самоубийство; пение сизокрылой птицы спасает его от кошмара, и оно столь сладостно, что его «душа невольно ожила».

У узника нет даже и мысли о бегстве: отныне весь мир для него тюрьма, ибо у него нет никакого из близких.

Но воля не входила мне

И в мысли… я был сирота,

Мир стал чужой мне, жизнь пуста,

С тюрьмой я жизнь сдружил мою:

В тюрьме я всю свою семью,

Все, что знавал, все, что любил,

Невозвратимо схоронил,

И в области веселой дня

Никто уж не жил для меня;

Без места на пиру земном,

Я был бы лишний гость на нем…

Прошло много лет, сколько, он не помнит, и когда последовало освобождение, первая мысль, которая пришла узнику, - его хотят насильно оторвать от второй его родины:

И люди, наконец, пришли

Мне волю бедную отдать.

За что и как - о том узнать

И не помыслил я: давно

Без цепи ль я, в цепи ль я был:

Я безнадежность полюбил -

И им я холодно внимал,

И равнодушно цепь скидал…

В последних стихах поэмы усилено безразличие героя к обретенной свободе:

На волю я перешагнул -

Я о тюрьме своей вздохнул.

Поэма Байрона в свое время вызвала критику современников. Так, В. Скотт писал, что в планы Байрона не входило дать характеристику Боннивару, читатель не найдет у него ничего, что бы напоминало о мужественном и выносливом терпении человека, страдающего за вопросы совести; «цель поэмы состояла в том, чтобы… изобразить вообще тюремное заключение и указать, как оно постепенно притупляет и замораживает физические и умственные силы человека до тех пор, пока несчастная жертва не становится как бы частью своей тюрьмы…».

Перевод Жуковского сыграл заметную роль в развитии русской романтической поэмы. Структурная особенность поэмы - исповедь героя - оказала определенное воздействие на лермонтовскую поэму (особенно «Мцыри»). Поэма Жуковского написана четырехсложным ямбом, со смежной мужской рифмой. Поэма Жуковского - особый этап в истории русской поэзии. Недаром современники отмечали «крепость и мощь» языка Жуковского, особенно для выражения «страшных, подземных мук отчаяния».

Читайте также другие статьи о жизни и творчестве В.А. Жуковского.

В основу поэмы Байрона легла история швейцарского республиканца, писателя и философа, Франсуа Боннивара. За выступления против режима герцога Карла III Савойского он был заточен в Шильонский замок и пробыл там шесть лет, с 1530 по 1536 год. Четыре года из них он провел в камере, расположенной ниже уровня озера (замок, который служил государственной тюрьмой, находился на берегу Женевского озера). Боннивар был освобожден из тюрьмы воинским отрядом Берна, захватившим замок.

Их было шесть братьев - пятерых уж нет. Трое братьев, среди которых шильонский узник, рассказывающий эту печальную повесть, - старший, брошены втюрьму. Двоих уже «сожрала глубина» подземелья. Узник описывает свою темницу: от влажности ее стены покрыты мхом, на сыром полу лишь изредка брезжит, словно болотный огонек, луч света. В стены вмурованы кольца с цепями, куда закованы узники; железо вгрызается в тело, причиняя боль при каждом движении. Братья пригвождены цепями к стенам и, хоть находятся рядом, не могут видеть друг друга во тьме. Старший пытается поддержать дух братьев:

* «Из нас троих я старший был;
* Я жребий собственный забыл,
* Дыша заботою одной,
* Чтоб им не дать упасть душой».

Первым не выдержал неволи «могучий и крепкий в цвете лет» средний брат: «Не от нужды скорбел и чах Мой брат: равно завял бы он, Когда б и негой окружен Без воли был… Зачем молчать? Он умер… я ж ему подать Руки не мог в последний час…». Младший - «ангел с колыбельныхлет, сокровище семьи родной» - долго терпеливо сносил «жребий свой», но и он стал падать духом, слабеть и гаснуть: «…увы! он гас, Как радуга, пленяя нас, Прекрасно гаснет в небесах: Ни вздоха скорби на устах; Ни ропота на жребий свой…»

Лишившись братьев, узник превращается в «хладный камень». Вдруг он слышит в своей мрачной темнице голос поющей птички; ему кажется, что это «райский гость», что это дух брата спустился с небес, чтобы возвестить ему о скорой свободе. И действительно, вскоре безжалостный режим был ослаблен: узнику разрешили с цепью на шее бродить вдоль тюремных стен. Но его уже мало что радует, ведь здесь, в тюрьме, он схоронил все, что любил, и теперь «на пиру земном» ему уже нет места. Добравшись до окошка, он видит маленький островок (единственный на озере и такой крошечный, что на нем росло всего два-три дерева), челнок с гребцами, который причаливал к берегу, парящего в облаках орла

* «И слезы новые из глаз
* Пошли, и новая печаль
* Мне сжала грудь… мне стало жаль
* Моих покинутых цепей».

Шли дни и годы - узник не считал их. В один прекрасный день двери его темницы отворились и он вышел на волю, но узник уже так отвык от нее, что тюрьма стала для него родным домом:

* И люди наконец пришли
* Мне волю бедную отдать.
* Перевод В. А. Жуковского

Джордж Гордон Байрон

Шильонский узник

Шильонский узник

Перевод В. Жуковского

Взгляните на меня: я сед,
Но не от хилости и лет;
Не страх незапный в ночь одну
До срока дал мне седину.
Я сгорблен, лоб наморщен мой,
Но не труды, не хлад, не зной -
Тюрьма разрушила меня.
Лишенный сладостного дня,
Душа без воздуха, в цепях,
Я медленно дряхлел и чах,
И жизнь казалась без конца.
Удел несчастного отца -
За веру смерть и стыд цепей -
Уделом стал и сыновей.
Нас было шесть – пяти уж нет.
Отец, страдалец с юных лет,
Погибший старцем на костре,
Два брата, падшие во пре,
Отдав на жертву честь и кровь,
Спасли души своей любовь.
Три заживо схоронены
На дне тюремной глубины -
И двух сожрала глубина;
Лишь я, развалина одна,
Себе на горе уцелел,
Чтоб их оплакивать удел.

На лоне вод стоит Шильон;
Там, в подземелье, семь колонн
Покрыты влажным мохом лет.
На них печальный брезжит свет -
Луч, ненароком с вышины
Упавший в трещину стены
И заронившийся во мглу.
И на сыром тюрьмы полу
Он светит тускло, одинок,
Как над болотом огонек,
Во мраке веющий ночном.
Колонна каждая с кольцом;
И цепи в кольцах тех висят;
И тех цепей железо – яд;
Мне в члены вгрызлося оно;
Не будет ввек истреблено
Клеймо, надавленное им.
И день тяжел глазам моим,
Отвыкнувшим столь давних лет
Глядеть на радующий свет;
И к воле я душой остыл
С тех пор, как брат последний был
Убит неволей предо мной
И, рядом с мертвым, я, живой,
Терзался на полу тюрьмы.

Цепями теми были мы
К колоннам тем пригвождены,
Хоть вместе, но разлучены;
Мы шагу не могли ступить,
В глаза друг друга различить
Нам бледный мрак тюрьмы мешал.
Он нам лицо чужое дал -
И брат стал брату незнаком.
Была услада нам в одном:
Друг другу голос подавать,
Друг другу сердце пробуждать
Иль былью славной старины,
Иль звучной песнею войны -
Но скоро то же и одно
Во мгле тюрьмы истощено;
Наш голос страшно одичал,
Он хриплым отголоском стал
Глухой тюремныя стены;
Он не был звуком старины
В те дни, подобно нам самим,
Могучим, вольным и живым!
Мечта ль?.. но голос их и мой
Всегда звучал мне как чужой.

Из нас троих я старший был;
Я жребий собственный забыл,
Дыша заботою одной,
Чтоб им не дать упасть душой.
Наш младший брат – любовь отца…
Увы! черты его лица
И глаз умильная краса,
Лазоревых, как небеса,
Напоминали нашу мать.
Он был мне все – и увядать
При мне был должен милый цвет,
Прекрасный, как тот дневный свет,
Который с неба мне светил,
В котором я на воле жил.
Как утро, был он чист и жив:
Умом младенчески-игрив,
Беспечно весел сам с собой…
Но перед горестью чужой
Из голубых его очей
Бежали слезы, как ручей.

Другой был столь же чист душой,
Но дух имел он боевой:
Могуч и крепок, в цвете лет,
Рад вызвать к битве целый свет
И в первый ряд на смерть готов…
Но без терпенья для оков.
И он от звука их завял!
Я чувствовал, как погибал,
Как медленно в печали гас
Наш брат, незримый нам, близ нас;
Он был стрелок, жилец холмов,
Гонитель вепрей и волков -
И гроб тюрьма ему была;
Неволи сила не снесла.

Шильон Леманом окружен,
И вод его со всех сторон
Неизмерима глубина;
В двойную волны и стена
Тюрьму совокупились там;
Печальный свод, который нам
Могилой заживо служил,
Изрыт в скале подводной был;
И день и ночь была слышна
В него биющая волна
И шум над нашей головой
Струй, отшибаемых стеной.
Случалось – бурей до окна
Бывала взброшена волна,
И брызгов дождь нас окроплял;
Случалось – вихорь бушевал,
И содрогалася скала;
И с жадностью душа ждала,
Что рухнет и задавит нас:
Свободой был бы смертный час!

Середний брат наш – я сказал -
Душой скорбел и увядал.
Уныл, угрюм, ожесточен,
От пищи отказался он:
Еда тюремная жестка;
Но для могучего стрелка
Нужду переносить легко.
Нам коз альпийских молоко
Сменила смрадная вода;
А хлеб наш был, какой всегда -
С тех пор как цепи созданы -
Слезами смачивать должны
Невольники в своих цепях.
Не от нужды скорбел и чах
Мой брат: равно завял бы он,
Когда б и негой окружен
Без воли был… Зачем молчать?
Он умер… я ж ему подать
Руки не мог в последний час,
Не мог закрыть потухших глаз;
Вотще я цепи грыз и рвал -
Со мною рядом умирал
И умер брат мой, одинок;
Я близко был – и был далек.
Я слышать мог, как он дышал,
Как он дышать переставал,
Как вздрагивал в цепях своих
И как ужасно вдруг затих
Во глубине тюремной мглы…
Они, сняв с трупа кандалы,
Его без гроба погребли
В холодном лоне той земли,
На коей он невольник был.
Вотще я их в слезах молил,
Чтоб брату там могилу дать,
Где мог бы дневный луч сиять;
То мысль безумная была,
Но душу мне она зажгла:
Чтоб волен был хоть в гробе он.
«В темнице, мнил я, мертвых сон
Не тих…» Но был ответ слезам
Холодный смех; и брат мой там
В сырой земле тюрьмы зарыт,
И в головах его висит
Пук им оставленных цепей:
Убийц достойный мавзолей.

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Джордж Байрон
ШИЛЬОНСКИЙ УЗНИК

І

Взгляните на меня: я сед,
Но не от хилости и лет;
Не страх незапный в ночь одну
До срока дал мне седину.
Я сгорблен, лоб наморщен мой,
Но не труды, не хлад, не зной -
Тюрьма разрушила меня.
Лишенный сладостного дня,
Душа без воздуха, в цепях,
Я медленно дряхлел и чах,
И жизнь казалась без конца.
Удел несчастного отца -
За веру смерть и стыд цепей -
Уделом стал и сыновей.
Нас было шесть – пяти уж нет.
Отец, страдалец с юных лет,
Погибший старцем на костре,
Два брата, падшие во пре,
Отдав на жертву честь и кровь,
Спасли души своей любовь.
Три заживо схоронены
На дне тюремной глубины -
И двух сожрала глубина;
Лишь я, развалина одна,
Себе на горе уцелел,
Чтоб их оплакивать удел.

II

На лоне вод стоит Шильон;
Там, в подземелье, семь колонн
Покрыты влажным мохом лет.
На них печальный брезжит свет -
Луч, ненароком с вышины
Упавший в трещину стены
И заронившийся во мглу.
И на сыром тюрьмы полу
Он светит тускло, одинок,
Как над болотом огонек,
Во мраке веющий ночном.
Колонна каждая с кольцом;
И цепи в кольцах тех висят;
И тех цепей железо – яд;
Мне в члены вгрызлося оно;
Не будет ввек истреблено
Клеймо, надавленное им.
И день тяжел глазам моим,
Отвыкнувшим столь давних лет
Глядеть на радующий свет;
И к воле я душой остыл
С тех пор, как брат последний был
Убит неволей предо мной
И, рядом с мертвым, я, живой,
Терзался на полу тюрьмы.

III

Цепями теми были мы
К колоннам тем пригвождены,
Хоть вместе, но разлучены;
Мы шагу не могли ступить,
В глаза друг друга различить
Нам бледный мрак тюрьмы мешал.
Он нам лицо чужое дал -
И брат стал брату незнаком.
Была услада нам в одном:
Друг другу голос подавать,
Друг другу сердце пробуждать
Иль былью славной старины,
Иль звучной песнею войны -
Но скоро то же и одно
Во мгле тюрьмы истощено;
Наш голос страшно одичал,
Он хриплым отголоском стал
Глухой тюремныя стены;
Он не был звуком старины
В те дни, подобно нам самим,
Могучим, вольным и живым!
Мечта ль?.. но голос их и мой
Всегда звучал мне как чужой.

IV

Из нас троих я старший был;
Я жребий собственный забыл,
Дыша заботою одной,
Чтоб им не дать упасть душой.
Наш младший брат – любовь отца…
Увы! черты его лица
И глаз умильная краса,
Лазоревых, как небеса,
Напоминали нашу мать.
Он был мне все – и увядать
При мне был должен милый цвет,
Прекрасный, как тот дневный свет,
Который с неба мне светил,
В котором я на воле жил.
Как утро, был он чист и жив:
Умом младенчески-игрив,
Беспечно весел сам с собой…
Но перед горестью чужой
Из голубых его очей
Бежали слезы, как ручей.

V

Другой был столь же чист душой,
Но дух имел он боевой:
Могуч и крепок, в цвете лет,
Рад вызвать к битве целый свет
И в первый ряд на смерть готов…
Но без терпенья для оков.
И он от звука их завял!
Я чувствовал, как погибал,
Как медленно в печали гас
Наш брат, незримый нам, близ нас;
Он был стрелок, жилец холмов,
Гонитель вепрей и волков -
И гроб тюрьма ему была;
Неволи сила не снесла.

VI

Шильон Леманом окружен,
И вод его со всех сторон
Неизмерима глубина;
В двойную волны и стена
Тюрьму совокупились там;
Печальный свод, который нам
Могилой заживо служил,
Изрыт в скале подводной был;
И день и ночь была слышна
В него биющая волна
И шум над нашей головой
Струй, отшибаемых стеной.
Случалось – бурей до окна
Бывала взброшена волна,
И брызгов дождь нас окроплял;
Случалось – вихорь бушевал,
И содрогалася скала;
И с жадностью душа ждала,
Что рухнет и задавит нас:
Свободой был бы смертный час!

VII

Середний брат наш – я сказал -
Душой скорбел и увядал.
Уныл, угрюм, ожесточен,
От пищи отказался он:
Еда тюремная жестка;
Но для могучего стрелка
Нужду переносить легко.
Нам коз альпийских молоко
Сменила смрадная вода;
А хлеб наш был, какой всегда -
С тех пор как цепи созданы -
Слезами смачивать должны
Невольники в своих цепях.
Не от нужды скорбел и чах
Мой брат: равно завял бы он,
Когда б и негой окружен
Без воли был… Зачем молчать?
Он умер… я ж ему подать
Руки не мог в последний час,
Не мог закрыть потухших глаз;
Вотще я цепи грыз и рвал -
Со мною рядом умирал
И умер брат мой, одинок;
Я близко был – и был далек.
Я слышать мог, как он дышал,
Как он дышать переставал,
Как вздрагивал в цепях своих
И как ужасно вдруг затих
Во глубине тюремной мглы…
Они, сняв с трупа кандалы,
Его без гроба погребли
В холодном лоне той земли,
На коей он невольник был.
Вотще я их в слезах молил,
Чтоб брату там могилу дать,
Где мог бы дневный луч сиять;
То мысль безумная была,
Но душу мне она зажгла:
Чтоб волен был хоть в гробе он.
«В темнице, мнил я, мертвых сон
Не тих…» Но был ответ слезам
Холодный смех; и брат мой там
В сырой земле тюрьмы зарыт,
И в головах его висит
Пук им оставленных цепей:
Убийц достойный мавзолей.

VIII

Но он – наш милый, лучший цвет,
Наш ангел с колыбельных лет,
Сокровище семьи родной,
Он – образ матери душой
И чистой прелестью лица,
Мечта любимая отца,
Он – для кого я жизнь щадил,
Чтоб он бодрей в неволе был,
Чтоб после мог и волен быть…
Увы! он долго мог сносить
С младенческою тишиной,
С терпеньем ясным жребий свой;
Не я ему – он для меня
Подпорой был… Вдруг день от дня
Стал упадать, ослабевал,
Грустил, молчал и молча вял.
О боже! боже! страшно зреть,
Как силится преодолеть
Смерть человека… я видал,
Как ратник в битве погибал;
Я видел, как пловец тонул
С доской, к которой он прильнул
С надеждой гибнущей своей;
Я зрел, как издыхал злодей
С свирепой дикостью в чертах,
С богохуленьем на устах,
Пока их смерть не заперла;
Но там был страх – здесь скорбь была,
Болезнь глубокая души.
Смиренным ангелом, в тиши,
Он гас, столь кротко-молчалив,
Столь безнадежно-терпелив,
Столь грустно-томен, нежно-тих.
Без слез, лишь помня о своих
И обо мне… Увы! он гас,
Как радуга, пленяя нас,
Прекрасно гаснет в небесах;
Ни вздоха скорби на устах;
Ни ропота на жребий свой;
Лишь слово изредка со мной
О наших прошлых временах,
О лучших будущего днях,
Об упованье… но, объят
Сей тратой, горшею из трат,
Я был в свирепом забытьи.
Вотще, кончаясь, он свои
Терзанья смертные скрывал…
Вдруг реже, трепетнее стал
Дышать, и вдруг умолкнул он…
Молчаньем страшным пробужден,
Я вслушиваюсь… тишина!
Кричу как бешеный… стена
Откликнулась… и умер гул…
Я цепь отчаянно рванул
И вырвал… К брату – брата нет!
Он на столбе – как вешний цвет,
Убитый хладом, – предо мной
Висел с поникшей головой.
Я руку тихую поднял;
Я чувствовал, как исчезал
В ней след последней теплоты;
И мнилось, были отняты
Все силы у души моей;
Все страшно вдруг сперлося в ней;
Я дико по тюрьме бродил -
Но в ней покой ужасный был,
Лишь веял от стены сырой
Какой-то холод гробовой;
И, взор на мертвого вперив,
Я знал лишь смутно, что я жив.
О! сколько муки в знанье том,
Когда мы тут же узнаем,
Что милому уже не быть!
И миг тот мог я пережить!
Не знаю – вера ль то была,
Иль хладность к жизни жизнь спасла?

IX

Но что потом сбылось со мной -
Не помню… Свет казался тьмой,
Тьма – светом; воздух исчезал;
В оцепенении стоял,
Без памяти, без бытия,
Меж камней хладным камнем я;
И виделось, как в тяжком сне,
Все бледным, темным, тусклым мне;
Все в мутную слилося тень;
То не было ни ночь, ни день,
Ни тяжкий свет тюрьмы моей,
Столь ненавистный для очей:
То было – тьма без темноты;
То было – бездна пустоты
Без протяженья и границ;
То были образы без лиц;
То страшный мир какой-то был,
Без неба, света и светил,
Без времени, без дней и лет,
Без Промысла, без благ и бед,
Ни жизнь, ни смерть – как сон гробов,
Как океан без берегов,
Задавленный тяжелой мглой,
Недвижный, темный и немой.

X

Вдруг луч внезапный посетил
Мой ум… то голос птички был.
Он умолкал; он снова пел;
И мнилось, с неба он летел;
И был утешно-сладок он.
Им очарован, оживлен,
Заслушавшись, забылся я,
Но ненадолго… мысль моя
Стезей привычною пошла,
И я очнулся… и была
Опять передо мной тюрьма,
Молчанье то же, та же тьма;
Как прежде, бледною струей
Прокрадывался луч дневной
В стенную скважину ко мне…
Но там же, в свете, на стене
И мой певец воздушный был:
Он трепетал, он шевелил
Своим лазоревым крылом;
Он озарен был ясным днем;
Он пел приветно надо мной…
Как много было в песне той!
И все то было – про меня!
Ни разу до того я дня
Ему подобного не зрел!
Как я, казалось, он скорбел
О брате, и покинут был;
И он с любовью навестил
Меня тогда, как ни одним
Уж сердцем не был я любим;
И в сладость песнь его была:
Душа невольно ожила.
Но кто ж он сам был, мой певец?
Свободный ли небес жилец?
Или, недавно от цепей,
По случаю к тюрьме моей,
Играя в небе, залетел
И о свободе мне пропел?
Скажу ль?.. Мне думалось порой,
Что у меня был не земной,
А райский гость; что братний дух
Порадовать мой взор и слух
Примчался птичкою с небес…
Но утешитель вдруг исчез;
Он улетел в сиянье дня…
Нет, нет, то не был брат… меня
Покинуть так не мог бы он,
Чтоб я, с ним дважды разлучен,
Остался вдвое одинок,
Как труп меж гробовых досок.

XI

Вдруг новое в судьбе моей:
К душе тюремных сторожей
Как будто жалость путь нашла;
Дотоле их душа была
Бесчувственней желез моих;
И что разжалобило их?
Что милость вымолило мне,
Не знаю… но опять к стене
Уже прикован не был я;
Оборванная цепь моя
На шее билася моей;
И по тюрьме я вместе с ней
Вдоль стен, кругом столбов бродил,
Не смея братних лишь могил
Дотронуться моей ногой,
Чтобы последния земной
Святыни там не оскорбить.

XII

И мне оковами прорыть
Ступени удалось в стене;
Но воля не входила мне
И в мысли… я был сирота,
Мир стал чужой мне, жизнь пуста,
С тюрьмой я жизнь сдружил мою:
В тюрьме я всю свою семью,
Все, что знавал, все, что любил,
Невозвратимо схоронил,
И в области веселой дня
Никто уж не жил для меня;
Без места на пиру земном,
Я был бы лишний гость на нем,
Как облако при ясном дне,
Потерянное в вышине
И в радостных его лучах
Ненужное на небесах…
Но мне хотелось бросить взор
На красоту знакомых гор,
На их утесы, их леса,
На близкие к ним небеса.

XIII

Я их увидел – и оне
Все были те ж: на вышине
Веков создание – снега,
Под ними Альпы и луга,
И бездна озера у ног,
И Роны блещущий поток
Между зеленых берегов;
И слышен был мне шум ручьев,
Бегущих, бьющих по скалам;
И по лазоревым водам
Сверкали ясны облака;
И быстрый парус челнока
Между небес и вод летел;
И хижины веселых сел,
И кровы светлых городов
Сквозь пар мелькали вдоль брегов…
И я приметил островок:
Прекрасен, свеж, но одинок
В пространстве был он голубом;
Цвели три дерева на нем,
И горный воздух веял там
По мураве и по цветам,
И воды были там живей,
И обвивалися нежней
Кругом родных брегов оне.
И видел я: к моей стене
Челнок с пловцами приставал,
Гостил у брега, отплывал
И, при свободном ветерке
Летя, скрывался вдалеке;
И в облаках орел играл,
И никогда я не видал
Его столь быстрым – то к окну
Спускался он – то в вышину
Взлетал – за ним душа рвалась;
И слезы новые из глаз
Пошли, и новая печаль
Мне сжала грудь… мне стало жаль
Моих покинутых цепей.
Когда ж на дно тюрьмы моей
Опять сойти я должен был -
Меня, казалось, обхватил
Холодный гроб; казалось, вновь
Моя последняя любовь,
Мой милый брат передо мной
Был взят несытою землей;
Но как ни тяжко ныла грудь -
Чтоб от страданья отдохнуть,
Мне мрак тюрьмы отрадой был.

XIV

День приходил, день уходил,
Шли годы – я их не считал:
Я, мнилось, память потерял
О переменах на земли.
И люди наконец пришли
Мне волю бедную отдать.
За что и как? О том узнать
И не помыслил я – давно
Считать привык я за одно:
Без цепи ль я, в цепи ль я был,
Я безнадежность полюбил;
И им я холодно внимал,
И равнодушно цепь скидал,
И подземелье стало вдруг
Мне милой кровлей… там все друг,
Все однодомец было мной:
Паук темничный надо мной
Там мирно ткал в моем окне;
За резвой мышью при луне
Я там подсматривать любил;
Я к цепи руку приучил;
И… столь себе неверны мы! -
Когда за дверь своей тюрьмы
На волю я перешагнул -
Я о тюрьме своей вздохнул.

Перед нами произведение великого английского поэта Джорджа Гордона Байрона, писавшего в жанре поэтического романтизма. В поэме «Шильонский узник» рассказывается о мучениях узника замка. Подлинная история жизни швейцарского историка монаха Франсуа Бонивара. Автор повествует от лица арестанта.

Заключенный рассказывает, что в его семье было шесть братьев. Их папу сожгли на костре. Франсуа, единственный кто выжил. Два его брата, которых поместили в эту же темницу, умерли у него на глазах.

Замок Шильон стоял на берегу Женевского озера, и поэтому в камере было слякотно. От повышенной влажности, подземелье проросло мхом. Здесь было очень темно, лишь иногда лучик света забирался сквозь небольшое отверстие в стене. Обо всем происходящем детально повествуется от лица пленника.

Франсуа с братьями были прикованы цепями и пригвождены к стенам подземелья. Так как сумрак темницы не давал возможности видеть друг друга, братья могли лишь переговариваться между собой. Они подбадривали себя как могли.

Один за другим, братья стали умирать. Первым отдал Богу душу средний брат. Он был сильным и отважным, готовым на решительные поступки, но не выдержал заточения. После его смерти не стало и младшего. Он был кроток нравом и покорно переносил все удары судьбы. Франсуа тяжело переживал потерю братьев. Ему было горько и обидно осознавать свою беспомощность.

После этого момента, Бонивар находился в бессознательном состоянии. Вернул к жизни нашего героя голос птицы, ее сладкое пение напомнило ему о младшем брате. Даже приходили мысли, что это душа родного ему человека посетила темницу.

В скором времени, арестанту было дозволено прогуливаться у тюремных стен. К Бонивару пришло осознание того, что подземелье стало для него родимым домом. Он не предпринимал никаких попыток к бегству. Франсуа не хотелось сбежать, да и просто было не к кому, из близких ему людей никого не осталось, некому его было ждать на свободе. Узнику хотелось лишь одним глазком окинуть лесные просторы, посмотреть на горы.

Спустя годы, Бонивара освободили. Выйдя за ворота тюрьмы, он сожалел, что покидает ее стены, ставшие такими родными.

Этот рассказ о тяжелой судьбе заключенных, о том, что даже тюрьма не сможет сломить силу и волю человека.

Картинка или рисунок Шильонский узник

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Берестяная трубочка Пришвина

  Если люди вырежут небольшой кусочек коры на берёзе, то рядом расположенная часть, начинает сворачиваться в микротрубочку. Высыхая, она ещё плотнее сворачивается.

• Краткое содержание Астафьев Прокляты и убиты

  События романа разворачиваются во время Великой Отечественной войны. Зима, конец 1942 года, Сибирь. В карантинный лагерь близ Бердска поступает новая партия заключенных. Несколько дней новобранцев готовят к жизни

• Краткое содержание Перро Ослиная шкура

  В богатом королевстве жил король с прекрасной королевой. Была у них дочь, красивее которой не встречали во всём государстве и за его пределами. В конюшне стоял осёл, который приносил королевству богатство – золотые монеты. Его очень берегли.

• Краткое содержание Прощай, Гульсары! Айтматов

  На крутой подъем извилистой горной дороги медленно поднимались двое – старый киргизский крестьянин Танабай и старый конь Гульсары.

• Краткое содержание Трактирщица Гольдони

  Эта комедия повествует о приключениях трактирщицы Мирандолины. Красивой и очень хитрой молодой женщине досталась гостиница в наследство от отца. Ей помогает там справляться Фабрицио